«Газета.uz» продолжает обозревать независимую музыкальную сцену Узбекистана. Герой этого интервью ― Анвар Каландаров, известный в столичном культурном сообществе творческий деятель последних 20 лет. Кто-то его знает по коллекционированию редких копий центральноазиатского винила, некоторые вспомнят его просветительские активности в книжном деле, а ещё более немногочисленная аудитория ― по записям и перфомансам в авангардных шумовых жанрах на фестивалях 2000-х.
Спустя долгие годы последнее направление наконец получило внятное оформление ― выпуск разноплановой компиляции «Ethnoise: Retrospective 2005−2024», охватывающей 19-летний период Анвара в продюсировании звуковых экспериментов под именем qorakitobchi.
По случаю премьеры музыкальный журналист, основатель Telegram-канала nukta Руслан Тихонов поговорил с творцом о том, как создавались эти записи во времена политического застоя и благодаря чему они вышли на российском лейбле «Топот». Другими темами интервью стали готовящийся проект по переизданию «утерянных» пластинок Центральной Азии и стремление к популяризации локальной музыки на мировую аудиторию.
— Анвар, расскажи о своей официальной дебютной работе. Из чего соткан сборник «Ethnoise: Retrospective 2005−2024», как создавались эти записи?
— Дебютом мне его сложно назвать, так как год назад кое-что выходило и на итальянском лейбле. Этот альбом состоит из работ, которые я записывал 10 лет назад или того более. Основатель лейбла «Топот» (Россия) Евгений Галочкин отслушал мой каталог, отобрал записи и составил из них слушабельный треклист. Звук там абсолютно разный. Он колеблется от musique concrète (авангардный жанр музыки, в котором подвергаются обработке шумы и звуки преимущественно природного происхождения ― ред.) до харш-нойза (монотонная агрессивная форма шумовой музыки — ред.), и всё это проходит через такой восточный дроун (ещё один минималистичный жанр, основой звука которого является гул — ред.).
То есть там очень много игры с кассетными плёнками, очень много перегруженных инструментов, в частности, дутара. В каких-то вещах происходит просто издевательство над бас-гитарой, когда я максимально расстраиваю струны, а потом вожу по ним смычком и перегружаю звук. Суть была такая: взять определённый мелодический рисунок и сделать всё возможное, чтобы это не звучало как мелодический рисунок.
— Я сказал «официальный дебют», потому что в нашу цифровую эру, если тебя нет на стримингах, то будто и не выпускаешься. Понятно, что есть Bandcamp (музыкальная платформа для самостоятельной продажи записей и мерча), кассеты и винил…
— Да, понятно. Я просто более ретро-чувак. Если честно, не пользуюсь до сих пор стримингами от слова совсем. У меня есть несколько терабайт музыки на разных компьютерах, какое-то количество пластинок, компакт-дисков и аудиокассет. Я пытался пользоваться стримингами, но мне это как-то быстро надоедает, потому что привык слушать альбомами и воспринимать их именно таким образом. Грубо говоря, возьмём какой-нибудь фри-джазовый ансамбль, игравший в 60-х. Мне хочется приобрести их пластинку, она стоит очень дорого ― мне сливают треки во flac-формате из их двух известных альбомов, и я просто заслушиваю их от корки до корки, а потом уже приобретаю винил.
— Насколько «Ethnoise: Retrospective 2005−2024» по звуку радикален в масштабах твоей же дискографии?
— Если говорить о стилистике, я не могу сказать, что в релиз вошло всё, но Евгений постарался сделать его достаточно обзорным. Треки абсолютно разноплановые, и я думаю, что человек не устанет слушать. Если взять какие-то чисто нойзовые альбомы, обычно они интересны узкой категории слушателей. Здесь же есть не только индустриальный шум, а ещё эмбиентные зарисовки и кивки в сторону ритуальных манифестов. Из-за этого финальный трек «Music — New message from the Gods» очень многим людям нравится. Плюс ко всему, там собраны полевые записи с разного рода ритуалов.
Анвар Каландаров. Фото: Илья Семендеев / «Газета.uz».
— Говоря об инструментарии, хочу поинтересоваться насчёт твоего метода создания треков. Используешь ли ты готовые сэмплы или это всегда исключительно то, что ты сам записал на диктофон?
— Каждый раз совершенно разный подход. Где-то я юзаю сэмплы, но, в основном, те звуки, которые я сам записывал. Очень долгое время у меня хранился определённый архив полевых записей, шумов, аудиотекстур. А вот сэмплами, которые есть в общем доступе, я стараюсь меньше всего пользоваться, потому что пока ты будешь искать нужный фрагмент, ты просто потеряешься. Так было очень много раз, когда товарищи делились со мной полевыми записями, которые они сделали. Я просто на прослушивание этих записей тратил все выходные и не мог определиться, потому что и то прикольно, и это.
Подход у меня сформировался, наверное, в 2001 году. Я тогда сделал запись на полчаса одним дублем. Просто ходил по «Максиму Горькому» с включённым диктофоном, где был магазин секонд-хенда, продававший всякие китайские буддистские игрушки. Нажимаешь на животик медвежонку, а он начинает петь какие-то мантры. И ты игрался, включал их, а параллельно работала машина, которая делала ключи. Всё это накладывалось на крики «горячий самса», благодаря чему создавалась интересная звуковая картина. Ту запись в итоге выпустил практически без обработки, только в некоторых моментах повышал громкость шумов, чтобы они заглушали голоса и создавался эффект такой оратории.
— У тебя до сих пор сохраняется эта привычка что-то записывать на диктофон? Новый релиз называется ретроспективным, но там указан и 2024-й год.
— Сейчас я в меньшей степени занимаюсь музыкой, потому что больше ушёл в продюсирование. Могу сказать, что следом у меня выйдет виниловая пластинка с самым экстремальным проектом, который когда-либо у меня был. Такой мощный дроун и эмбиент, два трека на полчаса, погружающих во мрак. Ещё у меня был дабовый проект (производное от dub ― более ритмичного ответвления стиля регги — ред.), но там сразу возникла проблема: я быстро понял систему, как создаётся даб, поэтому мне перестало быть интересно. У меня так же было с поэзией, которой я занимался до определённого момента. Я именно о том, как работа создаётся с технической стороны, а не с творческой. Когда ты знаешь структуру, то рано или поздно превратишься в ремесленника, который будет просто штамповать и штамповать.
В моих планах двинуться в сторону акустики и живого звука. Очень хочется поэкспериментировать с национальными узбекскими инструментами и попробовать сыграть на них фри-джаз. В голове вертится концепт, отсылающий к туркестанскому авангарду. А почему к нему ― сейчас в силу определённых обстоятельств здесь находится много деятелей, скажем, из Москвы и Санкт-Петербурга, и было бы интересно сделать это вместе с ними. Тогда получится реальная историческая параллель с тем, как это происходило 100 лет назад при участии Игоря Савицкого.
Из личного архива Анвара Каландарова.
— Этот проект будет реализовываться под названием qorakitobchi?
— Точно нет, у меня в голове вертится название «Надежды маленький оркестрик под управлением любви». Мне нравится это название, оно длинное и немножко странное. В общем, хочется вообще уйти от этого мрака, потому что рано или поздно наступает такой момент, когда тебе хочется делать музыку, которую ты готов показать своим детям.
— То есть тебя тянет даже не в саундпродюсирование, а в продумывание концептов и кураторство?
— Если говорить про этот проект, то там я буду больше выступать в роли музыканта. Моя продюсерская деятельность больше связана с выпуском, точнее, с моей идеей возвращения узбекской музыки в мировой контекст. В своё время меня очень сильно расстраивало, когда я видел бэк-каталоги тех или иных лейблов, выпускающих музыку разных регионов (Таиланда, Пакистана), но ни разу не встречал Узбекистан. Так возникла идея помочь музыке, создавшейся в контексте Советского Союза и советской Центральной Азии в 80-е годы, стать услышанной среди западной публики сегодня.
Я придумал название лейбла, начал собирать бэк-каталог, общаться с музыкантами, и вот уже этой осенью совместно с американским лейблом Ostinato Records, номинированным на «Грэмми», мы выпускаем сборник. В него войдут никогда не издававшиеся записи групп, о существовании которых знают банально единицы. Грубо говоря, недавно я для себя открыл, что в конце 70-х в Карши играли фанк. Эта группа, «Минареты Несефа», не выпустила ни одной пластинки или кассеты, её знают только местечковые товарищи, которые были на их концертах. Хотя в своё время это был очень известный коллектив, выступавший даже на разогреве у «Яллы».
— Как давно ты начал собирать подобную музыку? Изначально это было что-то бессознательное?
— Изначально, да. Наверное, это была своего рода терапия: когда ты что-то коллекционируешь и приводишь в порядок. Сначала я больше собирал по принципу редкости пластинки, а потом стал более систематизированным. Я собирал джаз и экспериментальную музыку, но пошёл в сторону академической музыки: азиатских и восточных композиторов. Они выходили очень маленькими тиражами, и их не было в свободной продаже. Допустим, если ты сейчас захочешь найти пластинку Бориса Гиенко, то вывалишь за неё несколько сотен долларов. Потому что они выходили маленьким тиражом, и их никто не брал в те времена. Кому был нужен узбекский классический композитор?
Как правило, тираж расходился по филармониям, музыкальным школам, и, естественно, в какие-то нулевые года от всех этих записей избавлялись. Я не уверен, что где-нибудь сохранился мастер-диск Гиенко, потому что писалась музыка в Ташкенте. Если бы это было в Москве, то наверняка где-то бы нашлась копия.
Сейчас я понимаю, что все моё коллекционирование связано с желанием популяризировать узбекскую музыку. Это моя сверхцель.
Я бы действительно хотел поработать над архивами не только какой-то традиционной маком-музыки, но и классической. Было очень много композиторов, которые писали действительно крутую музыку. Почему я их называю экспериментаторами? Они соединяли традиционную узбекскую ладовую музыку и современную академическую, и на выходе это звучало абсолютно оригинально, ни на что не похоже. Всё это развивалось параллельно с другими композиторскими школами: в Азербайджане переосмысляли мугамы, такой же процесс происходил и в Таджикистане, и Казахстане, и Узбекистане. О существовании таких записей многие даже и не знают. У нас известен Энмарк Салихов, потому что он заслуженный композитор советского времени и был на определённом пьедестале. А такие авторы, как Мустафо Бафоев менее известны. Я нашёл одну его пластинку, и поражает, насколько это замечательная музыка. Основная цель ― всё это переиздать, и рано или поздно я этим займусь.
Сейчас я пошёл дальше и стал изучать регионы. Недавно ездил в Карши. Мне были интересны музыкальные процессы, которые происходили в 80-х годах в Кашкадарье. В Фергане только начал и ещё даже серьёзно не копал, но я понял, чем она отличается от Кашкадарьи. В Фергане вся музыка была больше построена на джазе, и, в основном, это были эстрадные оркестры, тогда как в Карши на танцах играли два вокально-инструментальных ансамбля. Хотелось бы найти все эти плёнки.
— Но при этом ты не коллекционируешь мировую музыку так же систематизировано?
— Я очень люблю джаз, но как-то особо его не собираю. Просто есть условный Джон Колтрейн и его альбом «A Love Supreme», который я могу слушать раз 20 в неделю, но особо не собираю. Основа моей коллекции ― музыка мусульманского Востока, Африки, Юго-Восточной и Центральной Азии. У меня очень много иранской и египетской музыки, есть даже, к примеру, панк из Объединённых Арабских Эмиратов.
— Мы сейчас говорили про архивную деятельность, поэтому будет уместно спросить, откуда возник твой псевдоним qorakitobchi («чернокнижник»)?
— Это был, наверное, 2001 год, когда я поступил в институт. Как-то я прогуливался около метро «Горького» и увидел книжный магазин, где была табличка с надписью «требуется продавец-консультант». Я зашёл и устроился там на работу. Через какое-то время на ЦУМе открылся магазин «Книжный мир», и я с букинистического перекочевал туда, где отработал, по-моему, восемь лет. Так в определённых ташкентских кругах у меня появилось тайное прозвище «чернокнижник», потому что ассортимент «Книжного мира» внушал ужас. Кроме «оранжевой серии» всех этих скандальных авторов вроде Уэлша, Берроуза и Паланика, можно было найти леворадикального французского философа Жоржа Батая, кучу книг с анархистской литературой и всякого такого мрака. Мы продавали чернушного писателя Илью Масодова, причём тогда он уже был в России запрещён ― у нас ассортимент был просто безумный.
А ещё тогда я, как и многие, увлекался тяжёлым роком, ходил в чёрных майках, и прозвище «чернокнижник» прям напрашивалось. Когда я начал заниматься музыкой, мне пришла идея вот так по-дурацки перевести его, потому что по факту такого слова qorakitobchi нет. Абсурдно, но зато звучит.
Из личного архива Анвара Каландарова.
— Как понимаю, музыкальное творчество вообще не приносит никаких средств, оставаясь для тебя хобби. Хватало ли тебе на жизнь и какая у тебя работа сейчас?
— В те времена, когда работал в книжном магазине, я параллельно писал статьи в журналы ― был литературным обозревателем. Даже до сих пор порываюсь вернуться к этой работе, просто обозревать негде. Либо меня не устраивают условия, которые мне предлагают. Жил не очень богато, но когда ты молодой, большего и не надо. А сейчас я работаю руководителем в немецкой промышленной компании.
— Ты не мог бы описать начало 2000-х ― то время, когда ты занимался творчеством? В каких условиях ты писал экспериментальную музыку и как ты находил пространство для своего развития?
— Здесь лучше вернуться к тому, с чего начиналась экспериментальная музыка в Узбекистане. Понятно дело, что были Omnibus и академический авангард, но я сейчас говорю именно о том круге людей, в котором я как-то крутился. Когда я работал в магазине, я познакомился с парнем по имени Вячеслав (Исмагилов), у которого был проект Deficit с парой альбомов на тот момент. Это был такой IDM ― экспериментальная электроника. А у меня, в свою очередь, тогда была записана ужасная кассета «Грибочки в лукошках». Жалко, что я её не сохранил… Там была какая-то игра с узбекским фолком, а также с кучей микрофонов и плёнок. Из сетапа у меня тогда был очень прикольный детский синтезатор, который интересным образом замыкал из-за пролитого липкого чая. А почему «Грибочки в лукошках» ― потому что я сэмплировал пластинки со сказками.
Через Вячеслава я вышел на ребят с района Ц-13. Среди них был Аркадий Кабулов, у которого были проекты QAZ и Cyclone. На тот момент он тоже делал dark ambient. Совместно с этими всеми ребятами в 2004 году мы организовали фестиваль «Нота». Проходил он в ДК Хамида Алимджана на Ц-5, и на нём выступали упомянутые Аркадий и Вячеслав, а ещё парень Артём по прозвищу Чейз, который со своей женой играл электроклэш. Это достаточно смешно было. Последними со своим нойз-проектом daunakarma выступали я и мой друг Элик. Ну, какой нойз? Нам казалось тогда, что нойз звучит так… Скорее всего, это был просто какой-то дичайший experimental. Самое смешное во всём этом ― пришедшая публика. Кроме пяти неформалов, на фестиваль попало человек сорок студентов Института дипломатии. То есть пришли такие ребята, девушки на каблуках, а здесь мы орём, бегаем и шумим. Так выглядел первый экспериментальный всплеск.
Из личного архива Анвара Каландарова.
— Это была исключительно локальная деятельность? Не было никаких релизов, которые вы пытались разослать по иностранным экспериментальным лейблам?
— На тот момент, по-моему, только Аркадий и Вячеслав заслали что-то на питерский лейбл Fulldozer, к созданию которого имеет отношение один из участников группы Theodor Bastard (одна из главных нью-эйдж групп России ― ред.). В основном, менялись записями с теми, кому это было интересно. Через какое-то время, уже в 2006 году, появился фестиваль «Серый свод» ― его в ныне почившем «Музее кино» делал господин Иван Маслов. Там уже выступали какие-то языческие, эмбиентные проекты. Меня туда не пустили выступить, потому что боялись, что я спровоцирую какой-то скандал. Все думали, что я буду там эпатажничать, но там и без меня была какая-то беда.
Было всего два «Серых свода», и во втором я уже принял участие. Это было первое поколение продюсеров-индастриалщиков, второе было более живучим и имело гораздо больше проектов.
— Это ты говоришь про конец нулевых?
— Да. Тогда уже информации появлялось много, интернет с компьютерами стали более-менее доступными. Помню, что возникла тусовка драм-н-бейсеров, один из них, Denix, даже попадал в импортные сборники. Также была техно-тусовка и прочие более-менее танцевальные формы экспериментальной музыки.
— По твоему ощущению, в каждый период времени происходило что-то интересное в андеграунде? Или застой всё-таки был, который только сейчас удалось преодолеть?
— До 2011 года была активная фаза: фестивали, концерты. Панк играли групп 10, наверное. Где-то с 2013 года по 2020-й, наверное, был вообще период застоя. Грубо говоря, приходишь на концерт, а там будут играть либо «Крылья Оригами», либо MoNNo, а потом «Электрооко». Короче, шляпа, ничего интересного. Никогда не забуду, как мы с супругой пошли погулять по городу, когда только карантин закончился, и около театра Навои был open air. Выступала какая-то из этих групп, а за ними на сцене был большой монитор с рекламой курицы. Меня это так позабавило, даже специально сфотографировал и выложил эту картинку с подписью «куриный рок-н-ролл».
В 2022-м или 2023 году началась какая-то активность, когда стали приезжать группы. Помню, как из Европы приехали блэк-металисты Hexis, а у меня их пластинка где-то лет 10 дома лежит. Но, с другой стороны, люди как будто стали зажравшимися. Совсем недавно приезжала группа The 69 Eyes, и на их концерт в большом клубе пришло где-то 50−100 человек. Я стоял около сцены и мог рукой дотянуться до гитариста или вокалиста. Я даже не слушаю такую музыку, но всё равно пошёл, потому что группа неплохая.
— А не может быть так, что у тебя именно поколенческое ощущение о 2013−2020 годах? Возможно, пришли новые лица, которые сами по себе где-то варились, и им просто негде было выступить?
— Мне кажется, и то, и то. Кроме того, что был застой, ты заметил, что с приходом интернета исчезли субкультуры?
— Ну, они по-крайней мере потеряли прежний вид. Раньше субкультуры были, скорее, оффлайновые, а теперь многие сообщества перекочевали в интернет.
— Но сцену может поддержать только субкультура. Грубо говоря, если ты хочешь иметь реальную панк-сцену, у тебя должна быть публика для этого. Если её нет, для кого это делать?
Фото: Илья Семендеев / «Газета.uz».
— Во время разговора ты несколько раз упомянул Евгения Галочкина из российского лейбла «Топот». Расскажи о том, как ты попал туда и чем заинтересовал.
— Если в двух словах, в Ташкенте проходила книжная выставка в «Узэкспоцентре», и там в анонсе говорилось, что будут представлены разные российские издательства. Я поехал, чтобы взять там что-нибудь, и попал на стенд Ad Marginem, за которым как раз стоял Женя. Мы сначала разговорились по поводу книг, а потом перешли как-то на музыку и нашли точки взаимосвязи, обменялись контактами. Договорились встретиться буквально на следующий день. Я надавал ему кучу аудиокассет.
Женя проявил интерес к узбекской традиционной музыке, и на этой теме начали обмениваться ею. Уже позже я поделился с ним своими проектами, и в определённый момент он сказал, что их надо издавать. Так всё и завертелось. А сам я с лейблом «Топот» тоже был отчасти знаком и относился к нему с большой симпатией. Честно скажу, мы долго готовили этот релиз, потому что были определённые проблемы с дизайном. Сроки горели, но я очень рад, что этот многострадальный релиз наконец вышел.
— Ещё ты выступил на фестивале «Топот весны» в феврале 2023 года, который организовывал Женя вместе с объединением «Bahor / Весна».
— Да, в тот момент сюда приехало некоторое количество экспериментальных музыкантов из Сибири. Меня с ними познакомил наш художник Александр Барковский. Мы встретились, пообщались, и на этом всё закончилось. Через какое-то время ко мне обращается Женя и спрашивает, не хочу ли я выступить? Я сказал: «Да, хочу». Моим условием было, что я буду гнать всё с ноутбука ― просто сведу всё потреково и буду в живом режиме производить манипуляции со звуком. А главным условием было полное погружение площадки в темноту и чтобы стояла дым-машина. Весь звук был построен из засемплированных звуков взрывов, человеческого дыхания и биения сердца в качестве главного ритма, а ещё сирены и авиаударов. Кажется, я даже нигде не сохранил этот сет.
То выступление было первым за лет 15. Думаю, что в ближайшем будущем я бы хотел сыграть вновь. Было бы классно сделать презентацию «Ethnoise: Retrospective 2005−2024».
